порнуха
гомосятина.
Том Харди/Джозеф Гордон-Левитт.
Бред полный, хорошо продуманный.
Рейтинга нет.
названия нет, смысла нет, художественной ценности тожеВ общем-то, все началось с того, что Томас смотрел на него. Ну вот нехорошо так, чрезвычайно пристально, крайне внимательно, очень настороженно смотрел, словно ждал, что вот-вот Джо сорвет с себя костюмчик пай-мальчика и начнет плясать джигу в исподнем. А Гордон-Левитт эти взгляды ловил и хмурился.
Гримерша паниковала.
Джо все старался понять, чем же это он насолил красавчику. Впрочем, про себя он давно уже звал мистера Харди «Томом» и робко примерял к нему фразочки вроде «тебе моккачино или обычный черный», «может, зайдешь ко мне в номер, выпьем за плодотворное сотрудничество» и даже «очерттебяраздери, Том, быстрее».
Но чтобы признаться в этом – даже самому себе?
Бред, сюр!
И Джо, скрипя зубами, отгонял от себя недостойные, паразитические мысли и продолжал работать.
А Харди продолжал на него смотреть, и с некоторого определенного момента (когда его девушка швырнула в Джо чем-то тяжелым, что ли) его взгляд изменился. Только более мирным и дружелюбным он не стал, о нет.
От новых взглядов Тома ухоженный и уложенный Гордон-Левитт нервничал еще больше, потел и многократно отворачивался, тщетно силясь заставить свой совершенно глупый, разлаженный, бунтующий организм перестать так реагировать.
Ну хотя бы не заливаться румянцем, словно девственница-монашка при взгляде на мужчину. Или вот прекратить непроизвольно сглатывать при каждом, в общем-то, невинном и совершенно, совершенно случайном прикосновении, исходящем от загадочно улыбающегося мистера Харди. И совсем было бы здорово, если коленки не становились слишком уж похожими на мерзейший сливовый пудинг двоюродной тетушки всякий раз, когда Томас («О, Том, Том!» - стонал про себя несчастный Джозеф) проводил пальцами по своим абсолютно непристойным, очень ярким губам.
И, как обычно, - Джо скорее удавился бы собственным любимым галстуком, чем поймал бы Харди в уборной, прижал к двери и спросил, торопливо выплевывая жгущие язык слова:
- Ну что, что, что тебе от меня надо? Трахни уже, только не смотри так!
Наверняка даже в такой момент Том сумел бы вывернуться – или словами, или силой, и, задев ладонью бедро Гордон-Левитта, коснувшись пальцами его зализанных волос, сорвать свой приз – рваный вздох – и сбежать. Улыбнувшись и не пообещав вернуться, сссука.
Джо поежился. Подобные фантазии, разумеется, не были ему в новинку, но, тем не менее, все зашло слишком далеко. Особенно рубашки Харди, эти распущенные верхние пуговицы, все время расстегивавшиеся в непосредственной близи от жадных голодных взглядов Джо.
Он уже почти придумал самый красивый способ убийства Тома и практически одновременного самоубийства, чтобы, значит, в тюрьме не гнить и свой актерский талант на сокамерников не растрачивать, у Джозефа все-таки слишком уж живое было воображение.
А еще почти закончились съемки, когда он отравился этим гребаным глясе.
Рвало его беспощадно, но хоть недолго, и врач, осмотрев синюшное его тело с благородными баклажанными синяками под глазами, резюмировал:
- Тишина и покой, вода и таблетки.
Из его номера в отеле всех словно ветром сдуло, что было только к лучшему: никто не мешал предаваться мучительным мечтам об этом отвратительном сексуальном Томасе, блядь, Харди.
А Томас, блядь, Харди в это время стоял на балконе в номере Джозефа и курил. Хотя вообще-то номер у Гордон-Левитта был без балкона.
Надо сказать, выдержка у Джо была все-таки отменная: никакого сердечного приступа, никакого обморока и даже справедливого вопля вроде «мне нужны тишина и покой, тварь» не последовало после явления пред его очами Тома. Честно говоря, он его даже и не заметил, темно как-то в комнате было.
Так что Джо отвернулся к стеночке и уснул.
Харди же некоторое время постоял, словно раздумывая над чем-то, нависая над его кроватью, словно зловещая тень, предвещающая всяческие мучения бедному актеру, пару раз негромко вздохнул, пробормотал что-то себе под нос и принял решение.
Он разделся, аккуратно повесив одежду на стул возле кровати, бережно подвинул Джо и нагло улегся рядом с ним, обняв ничего не подозревающего, но уже куда более счастливого Гордон-Левитта.
В общем-то, все так и началось. Утром, когда Джо проснулся.
Но это уже не так интересно, правда?
гомосятина.
Том Харди/Джозеф Гордон-Левитт.
Бред полный, хорошо продуманный.
Рейтинга нет.
названия нет, смысла нет, художественной ценности тожеВ общем-то, все началось с того, что Томас смотрел на него. Ну вот нехорошо так, чрезвычайно пристально, крайне внимательно, очень настороженно смотрел, словно ждал, что вот-вот Джо сорвет с себя костюмчик пай-мальчика и начнет плясать джигу в исподнем. А Гордон-Левитт эти взгляды ловил и хмурился.
Гримерша паниковала.
Джо все старался понять, чем же это он насолил красавчику. Впрочем, про себя он давно уже звал мистера Харди «Томом» и робко примерял к нему фразочки вроде «тебе моккачино или обычный черный», «может, зайдешь ко мне в номер, выпьем за плодотворное сотрудничество» и даже «очерттебяраздери, Том, быстрее».
Но чтобы признаться в этом – даже самому себе?
Бред, сюр!
И Джо, скрипя зубами, отгонял от себя недостойные, паразитические мысли и продолжал работать.
А Харди продолжал на него смотреть, и с некоторого определенного момента (когда его девушка швырнула в Джо чем-то тяжелым, что ли) его взгляд изменился. Только более мирным и дружелюбным он не стал, о нет.
От новых взглядов Тома ухоженный и уложенный Гордон-Левитт нервничал еще больше, потел и многократно отворачивался, тщетно силясь заставить свой совершенно глупый, разлаженный, бунтующий организм перестать так реагировать.
Ну хотя бы не заливаться румянцем, словно девственница-монашка при взгляде на мужчину. Или вот прекратить непроизвольно сглатывать при каждом, в общем-то, невинном и совершенно, совершенно случайном прикосновении, исходящем от загадочно улыбающегося мистера Харди. И совсем было бы здорово, если коленки не становились слишком уж похожими на мерзейший сливовый пудинг двоюродной тетушки всякий раз, когда Томас («О, Том, Том!» - стонал про себя несчастный Джозеф) проводил пальцами по своим абсолютно непристойным, очень ярким губам.
И, как обычно, - Джо скорее удавился бы собственным любимым галстуком, чем поймал бы Харди в уборной, прижал к двери и спросил, торопливо выплевывая жгущие язык слова:
- Ну что, что, что тебе от меня надо? Трахни уже, только не смотри так!
Наверняка даже в такой момент Том сумел бы вывернуться – или словами, или силой, и, задев ладонью бедро Гордон-Левитта, коснувшись пальцами его зализанных волос, сорвать свой приз – рваный вздох – и сбежать. Улыбнувшись и не пообещав вернуться, сссука.
Джо поежился. Подобные фантазии, разумеется, не были ему в новинку, но, тем не менее, все зашло слишком далеко. Особенно рубашки Харди, эти распущенные верхние пуговицы, все время расстегивавшиеся в непосредственной близи от жадных голодных взглядов Джо.
Он уже почти придумал самый красивый способ убийства Тома и практически одновременного самоубийства, чтобы, значит, в тюрьме не гнить и свой актерский талант на сокамерников не растрачивать, у Джозефа все-таки слишком уж живое было воображение.
А еще почти закончились съемки, когда он отравился этим гребаным глясе.
Рвало его беспощадно, но хоть недолго, и врач, осмотрев синюшное его тело с благородными баклажанными синяками под глазами, резюмировал:
- Тишина и покой, вода и таблетки.
Из его номера в отеле всех словно ветром сдуло, что было только к лучшему: никто не мешал предаваться мучительным мечтам об этом отвратительном сексуальном Томасе, блядь, Харди.
А Томас, блядь, Харди в это время стоял на балконе в номере Джозефа и курил. Хотя вообще-то номер у Гордон-Левитта был без балкона.
Надо сказать, выдержка у Джо была все-таки отменная: никакого сердечного приступа, никакого обморока и даже справедливого вопля вроде «мне нужны тишина и покой, тварь» не последовало после явления пред его очами Тома. Честно говоря, он его даже и не заметил, темно как-то в комнате было.
Так что Джо отвернулся к стеночке и уснул.
Харди же некоторое время постоял, словно раздумывая над чем-то, нависая над его кроватью, словно зловещая тень, предвещающая всяческие мучения бедному актеру, пару раз негромко вздохнул, пробормотал что-то себе под нос и принял решение.
Он разделся, аккуратно повесив одежду на стул возле кровати, бережно подвинул Джо и нагло улегся рядом с ним, обняв ничего не подозревающего, но уже куда более счастливого Гордон-Левитта.
В общем-то, все так и началось. Утром, когда Джо проснулся.
Но это уже не так интересно, правда?